А, ладно. Только за ужином не читайте.
У нас завтра день памяти голодомора. Нашего самозванного президента многие критикуют за это нововведение, обзывают русофобом и откровенно издеваются. Говорят - лучше бы занялся сегодняшними проблемами. Тут они, конечно, правы, русофоб тот еще. Придал трагедии политическую огласку и рад, что в стране раскол.
Но почтить память - дело святое. Для меня, во всяком случае. Дело в том, что об этих страшных событиях я узнала не из газет. Вернее, не совсем из газет.
Была перестройка, разоблачение культа личности. Мы, дети, слушали всю эту информацию разинув рот, срывая галстуки и перечеркивая в своей душе всю насаждаемую до недавних пор идеологию. А я заполняла белые пятна в знании истории Советского Союза. А то до тех пор я знала о революции и Гражданской войне, о послевоенном лихолетье и возрождении страны, а уж свою жизнь, начавшуюся в семьдесят четвертом году, помню с первых дней. И политические события в большинстве тоже, радио мы не выключали никогда. Но период между двумя войнами, тридцатые - что было в тридцатые? Вот теперь и узнавала о репрессиях, лагерях и расстрелах. Но только лишь об этом. И только несколько лет спустя в газете появилась меленькая заметочка о голоде тридцатых, сухие цифры и ничего более. Но почему-то дрожь прошла по телу, а в голове пронеслвсь мысль: как могла я это забыть?! Но тут же успокоилась, подумав, что забыть то, чего и не знал, невозможно. И больше об этом не думала - заели повседневные дела.
Спустя несколько дней, а может быть, и в ту же ночь, был мне странный сон, а может, и не сон. То самое состояние между сном и явью. Я ощущаю себя лежащей на своей кровати и смотрящей вверх, но не в потолок, а в какую-то черную пустоту, высокую-высокую. И кого-то о чем-то прошу - нет, не я, душа моя просит мысленно - не помню о чем, сознание словно застало врасплох этот странный разговор. А из этой пустоты мне отвечает красивый мужской голос, да так недовольно, что дескать, я это видела уже много раз, и опять мне неймется. Но я продолжаю просить, и в конце концов мой неведомый собеседник соглашается. Тут пустота исчезает, и я вижу залитую солнцем стерню, по которой бредет маленькая девочка. И я откуда-то хорошо все знаю: это август 1932 года, и девочка эта - я. Ей пять лет, она сирота - около года назад случилось что-то страшное, унесшее обоих ее родителей - но детская психика еще не способна до конца осознать глубину такого горя, поэтому она уже почти ничего об этом не помнит. А идет она к деду. К своему родному деду, к которому ее послали родственники, так как узнали, что у него есть что-то съестное. И решили, что со своей внучкой он должен бы поделиться. Но эта внучка, то бишь я, отлично понимает, что ничего не получит, и вообще от деда добра не жди. Однако идет. Подходит к хате, стоящей у самой дороги и останавливается. Знакомый голос говорит мне: "Ну что ж ты? Сама просила, а теперь пасуешь!" (Это слово - "пасуешь" я до того никогда не употребляла. Ни я, ни кто-либо из моего окружения. Может, в книжках и встречала пару раз, а может и нет. Так что это не был плод моего больного мозга). Так вот, меня упрекнули в медлительности, и я, то есть девочка, решительно вошла в хату. Я по-прежнему видела ее сверху, но знала все, что видит она, и руководила ее действиями. В хате были печь, стол, кровать, лавка, и на этой лавке сидел жуткого вида старик - нечесанный, грязный, с когда-то строгими, а теперь мутными глазами, утратившими всякое выражение. Девочка заговорила. Было так странно слышать чужой детский голос из своей груди, не раскрывая рта - этого не опишешь. Так вот, она сказала: "Дед, что это у тебя в хате как дохлой кошкой воняет?" И поскольку ответа не было, она решительно встала на четвереньки и заглянула под кровать, стоящую у двери. Я знаю, что она там увидит отнюдь не кошку. Я много, много раз видела эту сцену. И знаю, что под кроватью - наполовину съеденный труп взрослого человека, именно так я запомнила. Теперь нужно закричать и убежать, что я и готовлюсь сделать, но тут... Тут до невидимого собеседника, чьей милостью мне предоставлено было это "кино", каким-то образом доходит, что я - в сознании! - все это вижу. То есть что информация дошла до моего сознания. Он в гневе! "Все! Больше ты этого не увидишь!"
И все исчезло. Я подхватилась - сердце бешено билось, тревога сильнейшая. Я понимала, что совершила нечто опасное, но чем и как - не знала. Больше я такого действительно не видела, зато было продолжение. Но об этом позже, гонят из-за компа.
Помните, как у Гоголя: ты не знаешь, Катерина, всего, что знает душа твоя! По-моему, такой же случай.

В день памяти голодомора у нас предлагается каждому поставить на окно вечером горящую свечу. Я в прошлый год ставила. А потом, повинуясь неожиданному, но столь сильному порыву, выставила на подоконник все съестное, что нашла в холодильнике. Наутро всё скисло, хоть было и не очень тепло...

Другие воспоминания пришли потом. Просто вспомнилось: сижу я с еще одной девочкой в пустой хате на деревянном полу, там еще солома какая-то валяется. Ночь, но спать нельзя, я во все глаза смотрю на квадрат окошка: не промелькнет ли чей-то силуэт? Один раз такое уже было, и мы еле успели спрятаться. В тот раз пришла женщина, высокая, худая. Я ее помнила - когда-то в прошлые годы она приходила к нам в гости, на ней были красные бусы, она пела, смеялась. Теперь у нее были растрепанные волосы и совершенно безумные глаза, она искала, что можно съесть...
Меня уже ничем не напугаешь.

А в этом году был еще один сон. (Уж не помню где, кажись, опять там, было несколько таких ночей). Снилось, будто после Победы возвращаюсь я в родные края, пешком, степными дорогами. Поля представляют собой унылое зрелище - или это уныние от собственных мыслей? А может, все кажется скучным после тех краев, какие довелось повидать... Иду не одна, со мной еще одна девушка. Понимаю так, что я ей многим обязана, она умна и благородна, в моем представлении почти святая. (Именно такие слова всплывали во сне). Моя спутница беременна, но я знаю, что никого она не родит, да и ее дни сочтены. Потому что плод погиб, а выкидыша не случилось, и там наверняка заражение крови. Мы об этом не говорим, но обе об этом знаем, она виду не подает, всегда ровна и спокойна, на лице добрая улыбка... такие бывают у святых! Но спешит, спешит, торопит меня в свою родную деревню. Эта деревня, по ее словам, стоит пустая, но ее дом должен быть цел. А в нем в потайном месте спрятаны золотые червонцы, "заначенные" на черный день еще с царских времен. Моя спутница хочет успеть дойти до родной деревни и отдать мне этот клад. Я не перечу, хотя не нужен мне никакой клад, я сама бы всё отдала, чтобы она жила.
И мы всё же дошли. Это была маленькая деревушка среди степей, большая часть разрушена, но нужный дом цел, хоть и разорен.
Память опять любезно вырезает самое страшное. Я похоронила ее почему-то под деревянным крыльцом этого дома, там же оставила и золото. Спрятала его в какой-то щели между крыльцом и самим домом, изнутри крыльца. А сама отправилась в Донецк, где в начале пятидесятых поступила куда-то учиться, а жить в это же время перебралась в общежитие на площади Свободы. Хорошо знакомые мне места возле Дворца.
А дальше пошел бред. После изрядной паузы той же ночью снится мне такое: как будто я, Светлана Чмут из двадцать первого века, решила найти следы этой особы, себя же. С целью - о ужас! - найти эти червонцы! И отправилась на площадь Свободы, где в реале есть целая куча старых общежитий. Это мрачные двухэтажные сталинки, обсаженные мрачноватыми же акациями. Такое ощущение, что даже в самый солнечный день в этом месте темновато, хотя тени там немного. И лишь одно здание высокое, светлое, обсаженное цветами. И вот я иду к нему, хотя в душе предпочла бы мрачную сталинку (Ну люблю я готику по жизни). Я не знаю точно, какое именно общежитие мне нужно, и решила обойти все, вдруг кто-то что-то помнит? Вощла в это светлое здание, и понимаю - оно. Внутри полно молодежи, в основном девчонки. Подходит ко мне начальственного вида дама и спрашивает о цели моего визита. Я решила сказать всю правду. Но дама поняла меня с нескольких слов, и вместо того, чтобы послать по известному адресу, в лучших традициях Донцовой велела позвать старого истопника, работавшего тут с пятидесятых. За ним пошли, а я стою и думаю, о чем спрашивать? Ведь я не знаю ни точно года, ни имени, ни внешности, ни каких-либо данных. Но спрашивать и не пришлось: явившийся старик заметил меня в толпе девчонок и... стал кричать и ругаться. Что-то о том, почему я в верхней одежде (а я была в кофточке). Но я поняла: эти поиски с корыстной целью - страшный грех с моей стороны. За это меня и ругают, причем делает это не старый истопник, а некто свыше. Тут и проснулась. Бред, бред, бред! Я никогда не стала бы так делать, я при всей моей страсти к археологии никогда не мечтала найти клад. Кошелек на базаре найти - это другое дело, но история и корыстолюбие для меня несовместимы! Но бывали у меня и прежде сны, где я совершала несовместимые со своей натурой поступки...
А потом я долго напрягала память, пытаясь откопать, чем же страшная история кончилась. У меня иногда получалось по принципу да-нет находить ответы на такие вопросы: при правильном ответе срабатывает некий внутренний "звоночек". Так вот, думала я думала, и стоило мне вспомнить о мертвой девушке в люке у Дворца - этот "звоночек" гремел набатом. Сомневаюсь, не то слово, но сколько ни думаю об этом - все дороги ведут в Рим... к люку у Дворца.
А ведь есть там несовпадение, есть. Мама тогда увидела ее мельком и немного, с высоты своего детского роста, и никого рядом не было. А я помню, смотрела откуда-то сверху, подробно, вокруг стояла толпа зевак и менты. А потом утянулась куда-то в сторону нашего домика...
Ухи пухнут.
Но это было, прошло и больше никогда не вернется. Его интересно изучать, как альбом со старыми фотографиями, интерес чисто светский. А есть и другое, о чем я знаю бессовестно мало, но душа все болит и не хочет успокоиться. Всего несколько снов или воспоминаний, подернутых туманов веков, очень-очень давних. Но не умерло, дает о себе знать.

Отредактировано Света (2010-04-22 23:23:39)